Со своими студентами на семинарских, а иногда и лекционных занятиях я время от времени возвращаюсь к очень важному вопросу – об источниках тех идей, которые так или иначе, иногда неявно, формируют наше миропонимание.
Не секрет, что освоение философии Иммануила Канта или принятие доводов Артура Шопенгауэра далеко не каждому по плечу, но причин комплексовать по этому поводу, пожалуй, нет. Даже для первокурсников, причем не только филологического факультета, в общем ясно, что лучшие образцы мировой литературы – это тоже источник и философских идей, и вдохновения для их воплощения. Впрочем, авторы, с которыми мы говорим на одном языке, дают пытливому уму гораздо больше, чем те, чья тематика нам менее близка в силу того, что мы все-таки не французы, не немцы, не англосаксы. Вот здесь и возникают узнаваемые образы писателей, достойных именоваться философами первой величины. Среди них особое место занимает Федор Михайлович Достоевский, корнями связанный с белорусским Пинском, а значит – наш земляк по своему происхождению. Безусловно, чтение, осмысление книг этого автора требует усилий, как и всякая серьезная работа. Но зато сколь актуальными воспринимаются наблюдения писателя!
Лица соотечественников, пусть и живших в позапрошлом столетии, запечатленные в мастерски созданных Федором Михайловичем образах, встают перед мысленным взором читателя, чтобы наглядно проявить для нас человеческие качества и свойства, иначе не считываемые в нашей зачастую рутинной повседневности. А ведь иногда присмотреться сто́ит. Присмотреться, нет ли резона задуматься о «бесах», о заблудших душах, рассуждающих в духе «право имею» (по отношению к Untermenschen?), о Павле Смердякове и смердяковщине. Последний, а это один из литературных героев итогового романа Достоевского «Братья Карамазовы», пожалуй, наиболее точно соответствует пониманию писателем явного неблагородства. Причем пониманию глубоко философскому. Не лишне заметить, что по мнению современных исследователей творчества Федора Михайловича, Смердяков послужил литературным праобразом Шарикова, каким того изобразил Михаил Булгаков в «Собачьем сердце». Но все же карнавальной зловещая фигура Смердякова не является.
Суть его натуры, а с тем и всего того типа, который Достоевский, определял как «лакейский», – отсутствие корней. Слово «манкурт» во времена Достоевского еще не существовало, оно много позже стало нарицательным, благодаря Чингизу Айтматову, но смердяковщина – это именно то понятие, которое по самой своей сути сопрягается со старинным тюркским словом. Западничанье безродного Смердякова доходит до ненависти к соотечественникам, которые у него оказываются «глупыми-с» в сравнении с европейцами. Его лакейский ум выдает вполне узнаваемую сентенцию: «В двенадцатом году было <…> великое нашествие императора Наполеона французского первого, отца нынешнему, и хорошо, кабы нас тогда покорили эти самые французы: умная нация покорила бы весьма глупую-с и присоединила к себе. Совсем даже были бы другие порядки-с».
Не правда ли, очень похоже на рассуждения тех, кто еще недавно рассуждал, что если бы в 1945 г. победила Германия, «сейчас бы мы баварское пиво пили»?
Ожидание лакеем каких-то немыслимых благ со стороны Наполеона – совершенно не случайная линия в романе «Братья Карамазовы». Автор не вошел бы в число величайших отечественных художников и мыслителей, если бы не попытался изучить это явление – гипертрофированное лакейничанье перед Западом, – исследовав его со всех сторон, во всех проявлениях. Смердяковщина, таким образом, стала устойчивым понятием для характеристики целого слоя, тяготеющего к внешним формам «европейской цивилизации», но по своей сути остающихся людьми самого неблагородного звания, не помнящими, не желающими знать своих корней. Григорий Кутузов, воспитатель Смердякова, даже высказывается, что у того нет души, почему не надо его и крестить. Но, разумеется, такова оценка, которую сам Достоевский посредством Кутузова дает социальному и моральному типу личности, обнаруженному им в так называемом «либеральном обществе».
Смердяков у Достоевского мечтает уехать во Францию, но в итоге заканчивает как Иуда. И правда! О трагических последствиях европейских мечтаний наших южных соседей мы все в курсе. Смердяковщина оказалась для них особенно разрушительной.
Но вернемся к философии в ее наиболее близкой нам форме, художественной по преимуществу. Литературная классика не случайно остается предметом рассуждений в контексте наших попыток решения смысложизненных вопросов. Образы и сюжет здесь всегда больше, чем некий заменитель реалити-шоу, чем часто является бульварное чтиво. Готовность и способность задуматься о том, кто мы, куда идем, для чего вообще живем и какой мир оставим потомкам, а вместе с тем и надежда на ответы – все это возможно лишь через усилия ума и души. Последнее без обращения к большой литературе, которая и есть кладезь философских идей, едва ли возможно. Среди мыслей, возникающих по поводу будущего, касающегося всех нас, свое положенное место, вероятно, должна занять та, которая призвана уберечь нас от смердяковщины и прочих форм лакейства. Никакой Наполеон нам не принесет ничего хорошего, скорее, наоборот. Наша судьба в наших руках в той мере, в какой мы чувствуем свою связь с этой землей и в какой готовы принимать участие в ее судьбе.
Сергей ТЕЛЕПЕНЬ,
кандидат исторических наук,
заведующий кафедрой истории
и обществоведческих дисциплин
МГПУ им. И. П. Шамякина.
